Третья империя. Поехали. М.Леонтьев.

Три года назад, в 2006 году, одним из авторов этой статьи была опубликована книга «Третья Империя. Россия, которая должна быть». Эта книга по жанру – художественная утопия в самом прямом, первоначальном смысле. Нам уже приходилось писать о том, что по сути это полная и проработанная до деталей во всех аспектах общественной жизни идеальная модель будущего устройства России. 

Авторы сознают, что эта программа достаточно радикальна. Однако «радикальный» отнюдь не означает «фантастичный» и «несбыточный» — в данном контексте в этот термин вкладывается лишь то, что тот уклад жизни, который должен быть в России, представляется авторам достаточно далеким от того, какой он есть сейчас. Да и степень его радикальности в этом смысле несоизмеримо меньше, чем, например, дореволюционная программа большевиков по переустройству жизни, которая тем не менее очень даже осуществилась. 

Радикальной, в смысле фантастичной, предлагаемая модель кажется многим читателям исключительно потому, что под мощнейшим напором всемирного промывания мозгов им кажется очевидным то, что современная либеральная демократия есть венец прогресса. И потому будущее может отличаться от настоящего, за исключением области науки и техники, лишь в деталях. Соответственно, будущее России в принципиальных моментах может и должно отличаться от настоящего только в той степени, в которой она еще не достигла настоящего либерализма (то есть уровня Запада). 

Авторам это представляется смешным (впрочем, не только им, коль сам творец термина «конец истории» Фукуяма от него уже успел отречься). Во все без исключения времена людям свойственно думать, что именно тот уклад жизни, который их окружает, и есть венец истории. 

Если даже такой гений, как Гегель, автор концепции вечного развития через отрицание отжившего, несмотря на это, утверждал, что привычная ему сословная монархия германских княжеств начала XIX века есть гармония, которая дальше меняться не будет, — чего уж требовать от людей попроще. Но дальнейший ход событий всегда доказывал обратное — все, что казалось вершиной, достаточно быстро по историческим меркам исчезало, уступая место последующему, и превращалось лишь в воспоминания. Ничто, как говорится, не вечно под Луной. 

Нет никаких оснований полагать, что либеральную демократию ожидает другая судьба. А значит, будущее России будет по-всякому совсем иным, чем настоящее, нравится это кому-то или нет. И нет потому ничего особо фантастичного в том сценарии, который представляет «Третья Империя», — реальность может оказаться гораздо фантастичнее и гораздо хуже. Но авторы готовы пойти навстречу тем особо трепетным соотечественникам, которых даже такой радикализм все же пугает. Для этого мы проанализировали, насколько основные положения «Третьей Империи» могут быть внедрены в ткань существующей системы. 

А те, которые не могут, — нет ли для них промежуточных решений, которые будут, может, и не столь хороши, зато могут быть реализованы без кардинальной ломки строя. То есть можно ли трансформировать политическую программу «Третьей Империи» в такую, которая возможна без переворотов и революций, пусть даже ценой снижения эффективности? То есть еще раз: описанная в «Третьей Империи» система — это некая идеальная модель (ИМ). И дальнейшее описание необходимых реформ мы предлагаем соотносить с этой ИМ. Самоидентификация Главная проблема современной России лежит не в экономической или политической плоскости, а в сугубо философской. Зачем вообще нам, и народу и элите, российское государство? 

Понятно, какое-то государство нужно, чтобы не было анархии, — для внутренней и внешней безопасности, для создания единого правового поля и тому подобное. Но почему обязательно собственное? Если США предложат всей России добровольно войти в их состав, на правах, допустим, 10 или 15 дополнительных штатов — нам это интересно или нет? Ведь отправлять все вышеупомянутые государственные функции внутри себя они безусловно умеют, получше нас. И дискриминации по национальному признаку внутри Америки уж точно нет, так что любой из нас теоретически сможет стать американским президентом, а уж тем более простым миллиардером. Если для нас это немыслимо, то почему? Ведь права человека — а именно их наша Конституция провозглашает высшей ценностью — там обеспечиваются не хуже. И материальный уровень жизни выше. 

Так что уровень жизни и права личности не главные ценности, если для нас неприемлемо решение, однозначно их увеличивающее? А что тогда? Дело не в том, актуально ли рассмотрение такого варианта для нас, то есть захочет ли этого Америка (хотя почему бы и нет?), — дело в базовой мотивации. У нас постоянно в документах и выступлениях делают упор на суверенитете — но из провозглашенной у нас системы ценностей его необходимость не вытекает, как и необходимость патриотизма. С такой же ситуацией в последние десятилетия столкнулся мировой бизнес: раньше создавший компанию предприниматель всегда хотел превратить ее в мирового лидера, а там уж у кого как получится, но оказалось, что эта мотивация внеэкономическая (связанная, например, с самореализацией). 

В рамках чисто экономической мотивации, то есть максимизации заработка, это вовсе не нужно — разумнее в оптимальный момент продаться лидеру или слиться с ним. И все так и делают, поэтому в узкой группе мировых лидеров всех основных отраслей число членов за счет новых практически не увеличивается, только непрерывно уменьшается в результате слияний и поглощений. Но если государство суть акционерное общество, где мы все акционеры, как любят говорить либералы, то почему акционеры не могут принять решение слиться с другим акционерным обществом или вообще продаться ему? Ведь акционерам это выгодно. И действительно, если комбинация материальной выгоды и безопасности акционеров (то есть жителей страны) есть единственная или хотя бы главная мотивация, то иное поведение неразумно. Это не абстракция — в современном мире так и происходит. 

Поэтому европейские страны отдали существенную часть суверенитета Евросоюзу, поэтому туда рвется на любых условиях и ролях Турция, бывшая великая держава. Поэтому в большинстве стран правительства с легкостью дают разрушать национальную промышленность в пользу транснациональных корпораций. Поэтому большинство стран лежит под Америкой: не из-за того, что она запугивает или покупает иностранных чиновников, хотя это тоже не до конца изжито, а потому, что в рамках либеральных ценностей усиливать свое государство реально незачем (наоборот, только из-за корыстности чиновников процесс десуверенизации не идет быстрее). Есть сложившиеся лидеры — США, Евросоюз и Китай, — и любому иному государству гораздо выгоднее прислониться к одному из них, принеся полную вассальную присягу, чем «против шерсти» стараться стать четвертым. 

Такой вывод не зависит от политического строя — достаточно того, чтобы в этом государстве считалось, что оно создано нацией и существует исключительно для облегчения и улучшения ее жизни. Именно такая концепция «национального государства» и господствует в современной России и полностью лишает ее как государство самостоятельного будущего — оно становится просто ненужным, если интересы граждан и экономической элиты (другой в национальном государстве быть не может) можно учесть и удовлетворить иначе. Но что же может являться альтернативой национальному государству? Если суверен не народ, то кто? И если государство существует не для улучшения его жизни, то для чего? Если это не весь народ, а его часть, например, знать или вообще единственная царская семья, то это ничего не меняет — такое же акционерное общество, только акционеров меньше. Реально у национального государства есть только одна альтернатива — сакральное государство (то есть государство священное и самоценное). В таком государстве сувереном является нечто нематериальное — идея или дух, ценность которого априорна и стоит выше интересов людей (они тоже не отрицаются, но лишь в части, не противоречащей идее). Нация в таком государстве есть не суверен, а лишь носитель нематериального суверена, а государственная машина — его защитник. История знает всего три типа сакральных государств: первый — империя, второй — теократия и третий — идеократия. 

При этом в реальном государстве могут сочетаться первый и второй тип (Византия или Халифат), равно как первый и третий (СССР или США). Третий тип для современной России невозможен, поскольку на горизонте просто не видно такой идеи, какой был коммунизм — а либерализм уже служит фундаментом другого сакрального государства, США (двух идеократий с одной идеей одновременно не бывает). Представить себе у нас второй тип, православную теократию, притом что воцерковленного населения дай бог если 4—5%, да и те отнюдь не из самых активных социальных групп, достаточно затруднительно. Остается первый тип (наверное, с некими элементами второго), самый распространенный в истории, — империя. В нем сакральным является само государство, превращаясь в Государство как идею. В этом случае стремление стать сверхдержавой априорно и самоценно, не может быть променено ни на что иное (потому что все иное менее важно), и тогда уж оно наверняка сбудется, не при нас, так при внуках — ищущий да обрящет. Для того чтобы стать таким государством, не нужно развязывать войну, устраивать революцию или даже распускать Государственную думу. Не обязательно даже немедленно начинать называть себя империей. Достаточно внятно сказать себе и миру: мы — русское государство-цивилизация. Отдельных цивилизаций было и есть очень мало (ныне, кроме нас, всего четыре), то есть очень мало кто из народов смог создать и сохранить новую цивилизацию — а мы, русские, смогли! 

Да, мы часть того многоцветья цивилизаций, которым является мир, но часть полностью обособленная и самодостаточная и уж точно не часть какой-либо другой цивилизации, европейской или иной. Мы признаем какие-то из ценностей, которые вы называете общечеловеческими (а какие-то — нет), но это для нас абсолютно вторично по сравнению с нашими интересами, базирующимися на наших ценностях. Высшими ценностями в земной жизни для нас являются мощь и величие российского государства, и в силовом, и в цивилизационном смысле. Каждый человек в нашем государстве имеет неотъемлемые права, потому что это основывается на наших ценностях (а не потому, что этого требуют от нас другие государства), но эти права не могут этим ценностям противоречить. Мы хотим, чтобы люди жили по возможности зажиточно, государство создаст для этого условия сильным и прямо поможет слабым и уж точно никому не будет мешать, но это в общем-то личное дело отдельных людей, и мы как нация ставим это гораздо ниже общих высших ценностей. И мы все ощущаем себя не только отдельными людьми со своей жизнью и заботами, но и великой, простирающейся сквозь века общностью, наследниками Великого княжества Московского и Русского царства, Российской империи и СССР. Если уж мы акционерное общество, то акционерами в нем не только ныне живущие, но и все от века усопшие и все еще не родившиеся. 

Догадываемся, как это все коробит нежное ухо читателя из либералов или просто из офисного планктона. К сожалению, и руководство нашей страны рассуждения на эту тему очень раздражают. Но иного пути сохраниться и усилиться у России как у самостоятельного государства нет. К этому подводит жесткая логика, которую нечем опровергнуть — во всяком случае, мы такого не читали и не слышали. От нее можно только отмахнуться — а ну их, этих маргиналов… Что ж, вольному — воля.

Внешняя политика.

От чего зависит внешняя политика государства в ее самых базисных позициях? Всего лишь от того, чем для него является внешний мир и чем оно является для внешнего мира. Если не рассматривать уже состоявшиеся отношения хозяин—вассал, то вариантов этого всего пять: торговый партнер, источник заимствований, источник опасности, объект экспансии, объект прозелитизма. Как для государства ранжированы по важности эти пять значений — таковы и будут принципы его внешней политики. Каким же должен быть в сегодняшнем мире этот ранжир для России? Сначала — кто мы для внешнего мира. Западная цивилизация в силу ряда причин к нам особо враждебна, считая нас врагом — что бы ни произносилось с трибун, — то есть объектом желательного включения в сферу своего прямого влияния, при каких-то раскладах и силой. В меньшей степени это относится и к цивилизации исламской (и в самой меньшей — к шиитскому Ирану), но в меньшей — лишь потому, что она пока слаба и разобщена, ей не до нас. (Хотя когда мы были еще слабее, им было до нас.) Для западной и исламской цивилизации мы еще и первоочередной объект прозелитизма — в первом случае либеральной демократии, во втором — ислама. А китайская и индийская цивилизация такой враждебности не имеют, во всяком случае на нынешнем историческом этапе, рассматривая нас не более как конкурентов. Как источник заимствования идей нас сегодня не рассматривает никто, как источник военной угрозы — тоже. И все рассматривают нас как возможного и желательного торгового партнера, в основном как источник природных ресурсов и рынок сбыта. Для нас внешний мир в первую очередь источник опасности, особенно доминирующая сегодня в мире западная цивилизация. Да и вообще, римляне говорили, что человек человеку волк — и хоть мы, русские, так не считаем, но вот цивилизация цивилизации точно волк. Во вторую очередь торговый партнер. В третью — источник возможных заимствований различных полезных вещей, от технологий до управленческих решений. Совсем не рассматриваем мы другие цивилизации как объект завоеваний и грабежа или установления своей сферы влияния, хотя не исключаем и такого поворота событий в ответ на агрессию против нас — исключением здесь являются наши земли, отторгнутые от нас обманом или силой. Также мы не рассматриваем их как объект прозелитизма, то есть как место целенаправленного экспорта наших взглядов и ценностей. Из всего этого довольно однозначно вырисовываются конкретные внешнеполитические принципы и вектора. Запад специально не задирать, но и особо на него не оглядываться, а уж тем более не заигрывать — враг и есть враг, другом так и так не станет (а решит неожиданно стать — тогда и поменяем политику). То есть не делать чего-то, что явно в наших интересах, но не нравится Западу, лишь тогда, когда это грозит прямым военным столкновением, пока мы к нему не готовы. С исламскими странами ситуативно сближаться, пока отношения не стали безнадежными, но ничем ради этого не жертвовать — будущего у такого сближения нет, враг другом не станет. На страны, не входящие пока ни в чью сферу влияния (Африка, Латинская Америка, Индия), не рассчитывать: мы не входим в число мировых лидеров, они это знают и сближаться с нами могут лишь для улучшения условий аукциона по продаже себя реальным лидерам. С Китаем сближаться изо всех сил, вплоть до создания военно- политического союза, — он единственный из лидеров, с кем у нас нет проблем. Кроме чисто конкурентных — но таких проблем выше крыши и у союзнических Америки и Европы, ничего страшного в них нет. Вообще, надо понять, что как Англия в 30-х годах ХХ века дала германскому нацизму подрасти и окрепнуть (некоторые говорят, что и создала его), а потом чуть ли не сама устроила захват Польши, лишь бы только Германия напала на СССР, так и в следующем десятилетии Америка будет действовать с Китаем, готовя его к нападению на Россию. И контригра здесь лишь одна — превентивное сближение с Китаем, ради которого много чего не жалко. А у нас весьма влиятельные силы и во власти, и вне ее вместо этого утверждают, что не надо-де ссориться с Америкой, она нам еще понадобится как союзник против Китая. Нетрудно заметить, что «разводка» и сталкивание нас с Китаем — это системная политика, осуществляемая на всех уровнях — психологическом, идеологическом, дипломатическом, разведывательном, экономическом, военном. Поклон и респект американцам, которые умеют так разводить своих врагов! Воистину, как в песне из фильма «Приключения Буратино»: «На дурака не нужен нож, // Ему с три короба наврешь, // И делай с ним что хошь». О странах—частях бывшего СССР надо прямо заявить в самых основополагающих документах, что мы как правопреемник СССР рассматриваем их как отторгнутые от нас и ставим стратегической целью воссоединение с ними. Как это сделала ФРГ в отношении ГДР, а Китай в отношении Тайваня — отнюдь не спрашивая, хочет ли этого вторая сторона. Правда, у тех не было дипотношений, а у нас с постсоветскими странами есть — но не надо бояться, если их кто и разорвет (как Грузия), большой печали нам не будет. С теми немногими из них, с кем у нас реально дружелюбные отношения (правда, и те не надо преувеличивать), в основном с Казахстаном и Арменией, всегда можно договориться отдельно. Не надо бояться и реакции Запада — они нас и так сильно не любят, и оттого, что мы такого не провозгласим, любить не начнут. Всячески поощрять во всех постсоветских странах, в первую очередь на Украине, развитие ситуации по сценарию Абхазии — Южной Осетии, во всех их нестабильных регионах: если ситуация и не даст нам осуществить где-то военный сценарий, полезно создать очаг напряженности у врага. Начать серьезную проработку комплексной кампании по подготовке в этих странах пятых колонн, как Запад делал у нас. Не надо беспокоиться, что в результате всего этого эти страны быстро примут в НАТО — их туда быстро примут в любом случае. А вот в сфере торговли руководствоваться сугубым прагматизмом, но помня о том, что чем там хуже экономическое положение, тем для наших интересов лучше — а не наоборот. Ни в коем случае не надо продолжать увлекаться участием в многосторонних международных организациях и соглашениях — это наследие прошлого. СССР это было выгодно, потому что он там доминировал благодаря странам третьего мира — теперь это не так, и для нас это контрпродуктивно. Резко сократить количество европейских организаций, в которые мы входим, в частности без всякого конкретного повода выйти и из Совета Европы с его ПАСЕ, и из ОБСЕ с его БДИПЧ — они нам ничего не дают, но мешают и раздражают. Вообще, путинский вектор евроинтеграции, при всем уважении к нашему национальному лидеру, обладает одним недостатком — Европа не хочет интегрироваться с нами ни в каком виде и при нынешнем мироустройстве никогда не захочет. Вот и получается: «Хорошо бы, хорошо бы // нам слона поймать большого!» Одно утешает — нам как отдельной цивилизации, претендующей на статус сверхдержавы в будущем, этого и не надо. Отдельно про оборонную политику. Коль для нас внешний мир есть в первую очередь источник опасности, то она приобретает первостепенное значение — а у нас к армии относятся как к обязательному, но реально ненужному атрибуту большой страны. Самое передовое оружие, которое делаем, продаем за рубеж, — а в свою армию поступают слезы. Ну что нам $8 млрд, которые мы выручаем за оружие, при нашем общем экспорте! Новую противокорабельную ракету разрабатываем совместно с Индией, а новый гранатомет — с Иорданией. Понятно, это связано с тактикой проникновения на перспективные рынки. Понятно, так выгоднее Росвооружению и Ростехнологиям — но если проиграем войну, этим будете утешаться? Надо начинать перевооружать армию так, как это делали в 30-е и в 70-е годы — если не так же в процентах от ВВП, то уж безусловно так же по уделяемому руководством страны вниманию. И это относится к военному строительству вообще, не только к вооружению. Только надо не забывать, кто наш главный враг и какой характер войны это предвещает.

Устройство страны.

Политический строй в ИМ является, строго говоря, демократией — высшую власть выбирают на 10 лет. Но у него есть кардинальное отличие от демократии нынешней — избирательное право там не всеобщее, им обладает только служилое сословие. До конца XIX века так было и в Европе, и в Америке — избирательным правом обладало меньшинство населения, только ценз был не по службе, а по имуществу. Но поскольку сейчас это не так и у нас избирательным правом обладают все, то забрать его без неких потрясений нельзя, и уж точно не сегодня. Но политической элите надо понять самой, и начать не спеша объяснять народу, что демократия с всеобщим избирательным правом не работает и работать не может. Во- первых, потому, что осмысленный выбор требует как минимум знаний — а откуда знания о государственной политике у большинства населения. Как бы вы отнеслись к предложению присуждать степень доктора наук голосованием не членов ученого совета, а всех сотрудников НИИ, включая охранников и уборщиц? А с чего взяли, что выбор между разными вариантами политики, например по выходу из кризиса, легче? Вот жалуются, что у нас демократия управляемая, а реального выбора нет. Но представьте, что он есть — есть два реальных кандидата, с реально разными программами. Но отличающимися не по популистской чуши, а по серьезным вопросам, по которым у обоих имеются весомые доводы — например, заменять ли НДС налогом с продаж. Как сможете сделать осмысленный выбор, не зная предмета и не понимая аргументации? Увы, только по тому, кто выглядит более честным и радеющим за народ или вообще у кого лицо приятнее (или цвет — как в Америке). С понятными последствиями для страны. И не стоит думать, что где-то, где якобы либеральная демократия более развитая, это может обстоять иначе — все так же, только для закулисных манипуляторов простора больше. А во-вторых, если уж мы признали, что государство сакрально и суверен не народ, а идея, то с чего взяли, что сумма частных интересов оптимальна для этой идеи? Народ ведь и во время войны может взять и проголосовать за капитуляцию, если враг пообещает не трогать ничье имущество и, напротив, раздать всем по тысяче долларов. Можно сказать, что даже по Конституции при военном положении все голосования отменяются, но в этом нет внутренней логики: глас народа — глас божий, а народ хочет сдаться. Так что демократия может работать либо если она цензовая, либо если она управляемая, то есть фиктивная. Но фиктивный строй может успешно работать только очень временно, это четкая историческая закономерность. Так что то время, которое у нас есть благодаря выстроенной и функционирующей управляемой демократии, надо использовать для создания демократии цензовой. Ценз по имуществу глубоко противен всем ценностям русской цивилизации, значит, остается ценз по службе или еще какой-то — именно об этом надо думать и дискутировать в ближайшие годы. В ИМ обладателем всей полноты политической власти и всех должностей в военной, административной и полицейской машине является некое особое сословие. Суть такой открытой сословной системы: люди, идущие на государственную службу (а это любой желающий), добровольно принимают на себя очень жесткие обязательства — и в ограничении своего имущественного и бытового состояния, и в том, что они даже служат до смерти или полной потери трудоспособности, без пенсии, и в том, что касается собственной жизни, которую они обязаны отдать, если надо, в интересах службы. В сущности, это нечто достаточно близкое к средневековым европейским рыцарям-монахам. И в обмен на это (!) получают привилегии — полноценные политические права.
Суть системы: «право в обмен на жизнь» (и добровольный аскетизм). Это люди, для которых служба государству и есть основная ценность. Перейти к такой системе без потрясений нельзя, да и не нужно пока — нет пока самого сословия, которому можно было бы передать власть. Но готовить его надо начинать. Ничего радикального, но надо создавать некую структуру, назовем ее условно «государственной гвардией», членов которой будут направлять на разные руководящие участки — то в армию, то в спецслужбы, то в федеральную или региональные администрации. Примерно как двадцатипятитысячников периода индустриализации и коллективизации — сначала на небольшие должности на стажировку, потом на ответственные задания. Другого способа создать настоящую государственную элиту нет.
Несколько слов о более частной, но весьма значимой для нас проблеме — территориальном устройстве. Существующая федеративная система является для российского государства бомбой замедленного действия в той же степени, в какой она стала таковой для СССР. Как СССР при определенном стечении обстоятельств мгновенно раскололся ровно по административным границам республик, какими бы условными их ни считали до того, — так же в минуту слабости расколется и РФ. От этого спасает то, что пока власть сильна и все более-менее под контролем — но кто поручится, что так будет всегда: система должна быть способна пережить и сложные моменты. Конечно, в 1991 году и перед тем этому помогали извне — ну так и в РФ будут помогать, кто бы сомневался. В ИМ ни республик, ни областей нет вообще, есть только общины и свободно образуемые ими (по желанию) земства — то есть двух-трехуровневая система местного самоуправления, по некоторым вопросам подчиняющаяся непосредственно центральной власти, а по большинству решающая все сама. Сразу вводить нечто подобное преждевременно, но резко усилить существующее у нас местное самоуправление необходимо. Это, правда, и так записано во всех документах — но как только доходит до дела, губернаторы, в отличие от местного самоуправления напрямую общающиеся с руководством страны, убеждают его, что те не готовы к большим полномочиям. Так никогда и не будут готовы, пока власть идет на поводу у руководителей регионов и не передает местному самоуправлению хотя бы то, что и так положено.

Правоохранительная система и борьба с коррупцией.

Нет нужды говорить о том, сколь значима эта проблематика для России — особенно как раз для не радикальных вариантов изменений. Потому что при радикальных, как в 1917 году, все предыдущие государственные и полицейские служащие поголовно и не разбираясь увольняются (или того хуже), независимо от степени их коррумпированности. В ИМ невозможность коррупции обеспечивается самой сословной организацией государственной службы. К тому же члены этого сословия добровольно берут на себя обязательство систематически проходить проверку с помощью «сыворотки правды». Более того, в ИМ и за пределами государственной службы узаконены допросы с применением таких психотропных препаратов — на них основана вообще вся система следствия и судопроизводства и значительная часть системы розыска. Все это обставлено детально регламентированной процедурой, призванной не допустить злоупотреблений в ущерб допрашиваемому, — но из песни слова не выкинешь, к нему в прямом смысле лезут в мозги. Логика при этом примерно такая же, как при обыске: неприятно, но если вам скрывать нечего, то вам ничего и не грозит. Вряд ли сегодняшнее российское общество будет готово принять такое сразу. Но это очень заманчиво, поскольку уж проблему коррупции, в отличие от преступности вообще, решает раз и навсегда. Есть ли тут какие-либо паллиативы? Есть, разумеется. Можно вначале ввести это для особо тяжких преступлений с фактически смертной казнью (в «Лебеде»* долго не живут) — для того, чтобы, не дай бог, не был осужден невиновный. Можно ввести это только для желающих, но по всем преступлениям — и установить, что при отсутствии признания под препаратом человек не может быть осужден. А там общество привыкнет, убедится в том, что здесь нет ничего страшного — наоборот, сколько-то невиновных с извинениями и компенсацией освобождено. Можно ввести это для госслужащих, всех или определенного ранга, включив как обязанность в контракт при поступлении на службу: не хочешь — не зачисляйся (в США так практикуется с детекторами лжи). Могут сказать, что это не вполне безвредно — ну так отчего не выделить пару миллиардов рублей на разработку препаратов нового поколения. Заодно подразовьем отечественную науку.

Экономика

Наша экономическая философия исходит из простого принципа: рыночный капитализм совсем неплох как экономический уклад, но сложившийся к началу XXI века на Западе и у нас строй не есть настоящий капитализм. Который при всех своих гримасах являлся, с нашей точки зрения, чрезвычайно рациональной и во многом справедливой системой, обеспечивавшей максимальную экономическую эффективность. Современный «финансовый капитализм» вывел на вторые роли, а в значительной степени просто уничтожил классических игроков капиталистического рынка — промышленников, банкиров, купцов, — поставив на первое место иррационального биржевого спекулянта. Но и в реальном секторе компании стали слишком большие и, как правило, с распыленным капиталом, то есть без реального хозяина. Потому их в каждой отрасли всего единицы, что радикально снижает конкуренцию и переводит ее в большой степени во внеэкономическую плоскость, а управляют ими менеджеры, мало чем, по сути, отличающиеся от советских чиновников. А предприниматели, создавшие компанию, в большинстве перестали считать это делом своей жизни, которое передашь детям, а продают ее крупным игрокам, как только она встанет на ноги, — поэтому не они, а юристы и финансисты становятся главными людьми рынка. Разве это тот капитализм, который покорил мир? В ИМ для преодоления этого используются налоговое и иное законодательство. * НАЛОГИ. Вместо имеющихся сейчас у нас, как и во все мире, налогов на прибыль, на добавленную стоимость и на доходы физлиц там для хозяйствующих субъектов есть два налога — на имущество и на продажи, а для физлиц первый из них. Под облагаемым имуществом понимаются все денежные средства (включая заемные) и активы, в том числе биржевые инструменты, без вычета обязательств, а под продажами — выручка от любой транзакции (не обязательно розничной). Легко понять, что реальная ставка этих налогов от прибыли переменна и зависит от эффективности их работы — капитальной (то есть отдачи на капитал) для первого налога и текущей (то есть рентабельности от затрат) — для второго. Иными словами, эффективно работающие несут несоизмеримо меньшую налоговую нагрузку, чем неэффективные, что значительно усиливает отбор. Кроме того, это выравнивает шансы в конкуренции с огромными компаниями, которые всегда менее эффективны (но обладают внеэкономическими возможностями), и естественным образом препятствует росту субъектов рынка сверх разумного размера. В дополнение к этому при такой налоговой системе становится в большинстве случаев нецелесообразным продавать хорошо работающую компанию. А из акций пользуются спросом только такие, по которым ежегодно платятся реальные дивиденды (не меньшие налога на имущество от их котировки), — это резко снижает спекулятивную компоненту фондового рынка. Все это можно вводить хоть сегодня.

СОБСТВЕННОСТЬ.

Законодательство в ИМ устанавливает, что в открытом акционерном обществе контрольный пакет всегда должен находиться в руках одного человека или корпорации — иначе исчезает главный принцип капитализма — персональной ответственности. Да и рейдерские атаки при такой системе принципиально невозможны. Реклама там резко ограниченна (содержание только по теме, не может быть изображений людей — фактически она сводится к информационным сообщениям): иначе конкуренция товаров и услуг переходит в конкуренцию реклам, что мы и видим во всем мире.
Частной собственности на землю нет (кроме приусадебных участков), потому что она лишь переводит усилия участников рынка из продуктивной сферы в спекулятивную. Сельхозпредприятиям (как и другим землепользователям) она передается в аренду без права перепродажи, и кредитуются они частично под будущий урожай, частично под госгарантии (как у нас сейчас по факту и есть).
Природные ресурсы и, соответственно, природопользующие предприятия (горнодобывающие, лесозаготовительные, рыболовные и т.п.) также находятся исключительно в собственности государства, но управляются победившими на конкурсах частными управляющими компаниями (в том числе иностранными). Доходы от таких компаний, как и от аренды земли, составляют значительную часть доходов бюджета и позволяют держать налоги на весь бизнес достаточно низкими. Импорт есть, но государственная политика крайне поощряет импортозамещение любого товара, который можно мало-мальски эффективно произвести у себя, — концепция международного разделения труда считается экономически целесообразной, но неприемлемой геополитически. Из упомянутых выше позиций первая для нас пока не актуальна (у нас и так все ОАО имеют реального хозяина), а все остальные можно принимать хоть сегодня.

ФОНДОВЫЙ РЫНОК.

При изложенных выше налоговых и законодательных условиях рынок этот будет существовать, но он неизбежно будет на порядок меньше и станет выполнять как раз те функции, ради которых он и создавался. То есть привлечения и рационального перераспределения капитала. И это не выходя за пределы чисто рыночных регуляторов. Что всегда благо по сравнению с законодательным регулированием запретами или предписаниями — такое допустимо, на наш взгляд, только там, где оно действенно и неизбежно.

ВАЛЮТНАЯ СИСТЕМА.

В ИМ рубль полностью неконвертируем, но обеспечивается золотом внутри страны. Приобретение валюты для товарных операций происходит в жестко контролируемом режиме. Что малозначимо для страны, где импорт дестимулируется и составляет малую часть ВВП. Полная продажа валютной выручки автоматически вытекает из такого контекста. По капитальным операциям краткосрочные (спекулятивно-портфельные) операции считаются абсолютным злом, потому невозможны. Стратегические — обсуждаются в персональном режиме. В прагматическом варианте все это пока преждевременно, поскольку требует перестройки всей структуры экономики страны, но заявляется как среднесрочная цель. А начинать можно уже сейчас, введя валютный контроль за краткосрочными операциями. *

КРЕДИТ.

Следующий философский принцип: ссудный процент, то есть ростовщичество, — грех по Священному Писанию и источник всего нездорового и паразитического в капитализме. И без него в ИМ обходятся, не запрещая даже дачу в долг, но предоставляя из государственных банков всем желающим и имеющим обеспечение беспроцентные кредиты. Причем поскольку нет кредитного процента, то ничего не платят и за депозит (наоборот, берут за хранение), что вынуждает капиталы искать более активное приложение. Вводить это у нас сейчас явно преждевременно, хотя бы потому, что наша страна по сегодняшним представлениям светская, а не православная. Но некие паллиативы возможны и здесь: пусть кредит будет платным, но на рынке доминируют государственные банки (возможно, и управляющиеся частными компаниями) — тогда хоть ростовщический доход будет через бюджет поступать в общую собственность. А для начала прямо сегодня (в условиях кризиса это особо актуально) просто увеличить количество крупных государственных банков с нынешних трех до пяти-восьми — заодно и конкуренция будет пожестче. Есть опасность коррупции, но ведь хозяина частного банка тоже подстерегает такая же опасность от своих сотрудников, и он с ней как-то справляется — справится и государство, была бы воля. Помимо прочего это позволит держать на рынке существенно более низкий процент — это как воздух необходимо нашей экономике. Реализация всех этих положений не заменит капитализм на какой-либо иной экономический уклад, как это сделали большевики. Напротив, она вернет ему все позитивные черты, благодаря которым он в недавнем прошлом всего за 150 лет смог изменить лицо Земли. В частности, вернет ему былой уровень конкуренции, которой современной экономике, вопреки распространенному мнению, очень не хватает. А конкуренция всегда хороша (причем не только в экономике), а ее отсутствие всегда зло — это еще один принцип нашей экономической философии. В заключение: принципиальное отличие нынешнего российского кризиса от «мирового», то есть американского, в том, что причина «их» кризиса — дичайшая перекапитализация, а «нашего» — столь же уродливая недокапитализация. Использование у нас в качестве антикризисных (даже сугубо паллиативных) тех же мер, что применяются в отношении кризиса американского, как это делают представители «партии стерилизации», — для нашей экономики просто убийственно. Даже в прагматичном варианте реализация нашей модели естественным образом обеспечивает докапитализацию российской экономики.
И последнее. В данном тексте описаны лишь принципиальные идеологические аспекты реформы. Многочисленные технические вопросы не являются предметом этой статьи. Ответы на них имеются и вполне обсуждаемы. Поехали!

Авторы: Михаил Юрьев. Михаил Леонтьев. Источник: ПОЛИТИКА №5(608) от 16.02.2009